Деньги в нашей семье никогда не были идолом...

Назначить с Аредаковым интервью оказалось не так-то просто. В последнее время все его время было расписано по часам, репетиции бенефиса шли без выходных и проходных. "Ну хорошо, приходите в обед, - согласился, наконец, Григорий Анисимович после длительных домогательств, - я ведь все равно уже давно ничего не ем!"
Наш разговор состоялся в субботу, а в воскресенье весь город поздравлял любимого артиста с двойным юбилеем. 40 лет из 60-ти прожитых он посвятил одной-единственной сцене - Саратовского театра драмы.

-Вы не жалеете, что связали свою жизнь с провинциальным театром?
-Для меня нет такого понятия - провинциальный театр. Есть понятие хорошего и плохого театра. Хороший театр - это тот, который ставит перед собой высокие цели и пытается их достичь. Почему у священника не спрашивают, где он хотел бы служить - в кафедральном соборе в Москве или заброшенном сельском приходе? А ведь театр - это тоже служение, и неважно, где артист его несет, в столице или на периферии.
-Вас не интересовали карьера, деньги?
-Деньги в нашей семье никогда не были идолом. Это лишь средство к существованию, не более. Быть богатым - это тоже наверное, своего рода искусство, во имя которого, возможно, и стоит положить свою жизнь. Но для меня богатство - это мои роли.
-Правда что ваше детство прошло за кулисами?
-Мой папа был театральный художник. Когда мне было полтора года мы переехали из Улан-Удэ в Архангельск, папу пригласили работать в Большой драматический театр.
Квартирный вопрос у нас в стране всегда стоял очень остро. В Архангельске мы долгое время жили в театре, я видел все спектакли, встречи, беседы. Все чаепития актерские проходили на моих глазах. Меня, маленького, заставляли читать стихи, пародировать артистов. Все это произвело на меня неизгладимое впечатление. Я с детства очень любил выступать. Мое первое публичное выступление случилось, когда мне было года три, мы с мамой пошли в кинотеатр смотреть какой-то фильм. В то время во всех кинотеатрах были эстрады. И вот перед началом сеанса, когда вся публика уже собралась в зале, я вышел на эту эстраду, и начал делать то, чего я до сих пор делать не умею - я начал петь. Пел я, помниться, популярную тогда "Шаланды, полные кефали". Зрители принимали меня на ура. С тех пор театр стал моим домом, моим миром, моей жизнью.
В Архангельске мы жили впроголодь, нашей главной пищей были тюлени. Чтобы представить, что это за блюдо, сало свиньи сварите в рыбьем жире. Мне было 3 года, когда отцу разрешили переехать на юг, в Краснодарский драмтеатр. И вот однажды к нам театр приехал Утесов. Свободных мест в зале, разумеется, не было. Я сидел за кулисами на ящике с песком и ждал, когда начнется концерт. Вдруг подходит какой-то старый дядька и говорит: "Мальчик, тебе надо спать, а ты сидишь здесь на ящиках, чего-то ждешь. Мы в твои годы не ходили на концерты". Я быстренько нашелся: "Но в ваши годы не было Утесова!" Он почему-то ужасно обрадовался, расхохотался и вышел на сцену, где и рассказал эту нашу с ним хохму. Вот так судьба подарила мне встречу с Утесовым, узнать которого в свои годы я, естественно, никак не мог. После этой встречи я недели две обматывал шею шарфом, снимал шляпу и со слезами на глазах пел песню про американского безработного солдата.
-Какую роль вы считаете главной в своей жизни?
-Актер растет, и у него должно быть много главных ролей. Сначала ты из массовки переходишь на нормальную роль, потом из молодых артистов - в зрелые, потом первый раз встречаешься с классикой и т.д. Все мои роли необычны, все достаточно дороги для меня. Вообще это очень тонкий процесс. Какая-то роль больше нравится тебе, но не нравится зрителям. Роль, через которую ты больше познал себя и мир, может быть дороже, чем та, которая принесла успех.
-Григорий Анисимович, в последнее время журналисты обвиняют главрежа Антона Кузнецова в том, что он завел Саратовский драмтеатр - театр с вековыми традициями - в творческий тупик. Как вы, его художественный руководитель, к этому относитесь?
-Антон Валерьевич - не первый наш режиссер, о котором говорят, что он заводит театр в творческий тупик. Я помню, как "съели" прекрасных режиссеров Михал Михалыча Лешенко, Николая Автономовича Бондарева, который проработал здесь много лет и сделал для театра так много. Вспомните как гноили Александра Ивановича Дзекуна, когда он делал в театре свои первые шаги. У Саратова есть такая...ну, не кровожадность, а какое-то странное желание разделываться со всеми своими худруками и режиссерами.
-Зато при Дзекуне театр звучал на всю страну и вообще считался лучшим провинциальным театром в России...
-Наш театр и сейчас звучит на гастролях. Есть театры, которые звучат только в родном городе, но за границу города их выпускать нельзя, потому что там объективно судят.
-Нет пророка в своем отечестве?
-Не в этом дело. Любой театр, из которого ушел лидер, проработавший в нем много лет, должен был бы распасться и превратиться в ничто. Посмотрите, сколько лет прошло после смерти Товстоногова и с каким трудом БДТ восстанавливается, что стало с театром на Малой Бронной, когда из него ушел Эфрос. С нашим театром этого не случилось. Полгода, пока шел ремонт, у нас практически не было возможности играть спектакли и репетировать. За это время театр тоже может умереть. Но наш театр жив, актеры в форме, и мы работаем невзирая на все трудности. У нас отличный репертуар, сильная труппа, мы готовим хорошую молодежь, наша школа театральная - одна из лучших в России, поэтому как бы кому ни хотелось, Саратовский театр драмы будет вечен. 200 лет он работал и будет работать долго-долго, даже если его реконструируют, переведут на хозрасчет или перестанут платить артистам деньги.
-Расскажите о своей семье.
-Мои дети, Федор и Кирилл, - это мое счастье. Кирилл тоже не поехал в Москву делать деньги, сидит на нищенской зарплате, он - психиатр, работает в психиатрической больнице на Алтынке. Федор уехал в Москву, стал там системным администратором в крупной страховой фирме. У меня внук, 2 февраля ему будет два года, зовут Егором. К сожалению, Бог не подарил мне ни дочек, ни внучек, но надеюсь, что внучки еще появятся. Мы с сыновьями не только любим друг друга, но и дружим, что довольно редко встречается между взрослыми детьми и пожилым отцом.
У меня очень хорошая сестра, и вся родня очень хорошая и дружная. По натуре я домашний человек, но редко бываю дома в силу профессии. И мне всегда очень радостно, когда между репетицией и спектаклем я ложусь на диван отдохнуть, закрываю глаза и дремлю, а вокруг копошатся детишки, и ты спокоен, ты дома, все рядышком и ты их как бы охраняешь.
-Вы ранимый человек?
-Я был им раньше, но прожить на свете 60 лет, 40 из которых прошли в театре, и не закалиться, не научиться не показывать, что тебя ранят, невозможно. Я этому научился. А потом, что значит ранимый? Вот... прощать надо. Я не могу сказать, что по характеру я такой всепрощенец, но я стараюсь, я заставляю себя это делать.
-От каких недостатков вы хотели, но так и не смогли избавиться?
-Я ленив, очень люблю удовольствия, вкусно поесть, выпить, в молодости я очень любил женщин. Если все это - недостатки, то их у меня огромное множество.
-В рекламе охотно снимаетесь?
-Только когда меня просят об этом мои товарищи. По-товарищески я могу все что угодно сделать и практически не беру за это денег. А если я что-то рекламирую, я должен знать, что это хорошо. В начале перестройки мне предложили сняться в рекламе в образе Ленина. Деньги платили такие, что я мог купить себе машину. Я отказался.
-Из уважения к вождю мирового пролетариата?
-Я не люблю, когда топчут мертвых. В образе человека, которого превозносили до небес, потом хотели рекламировать пусть даже гречку, нехорошо. Я не люблю большевизм, но я в него долго верил. Когда меня принимали в пионеры, я же клялся. Я могу переосмыслить свое отношение к какой-то идее, но это не значит, что я должен издеваться над ее вдохновителями.
-А при сегодняшней власти вам комфортно жить?
-Мне некомфортно жить ни при какой власти. Человеку при власти, при любой, вообще жить некомфортно, потому что, как говорил Иешуа из булгаковского романа, любая власть есть насилие.
-И на выборы вы не ходите?
-На выборы я хожу и голосую так, как считаю нужным. Часто мое мнение не совпадает с мнением других людей, но мне плевать. Если есть возможность сделать свой выбор, я его делаю без оглядки на других. Я не люблю людей, которые обижаются. На школьную учительницу, потому что она плохо учит. На маму, потому что она плохо готовит. На директора, который мало тебе платит. На власть, которая не делает для тебя то, что должна делать. Я все-таки думаю, что власть у нас та, которую мы заслужили. А заслужили мы, если говорить даже не о сегодняшнем времени, а вообще о российском народе, такую власть, которая будет еще покруче нынешней. Заслужили своей инертностью, нежеланием высказывать свое мнение. Если мы и ругаем кого-то, то только до определенного поста, чуть выше - мы не ругаем, боимся.
Надо делать дело, а не обращаться с претензией. Если не нравиться власть - убирайте ее.
-Значит, вы верите в честные выборы?
-Я не верю в выборы, в то, что если люди захотят, они смогут добиться многого. Я верю в профсоюзы, в организацию людей, которые готовы защищать свои профессиональные интересы. Но люди же не хотят этого делать, они хотят чтобы им помогли. Они будут делать свое дело маленькое, тихонько обогащаться, тихонечко обманывать, тихонечко жульничать, немножко подторговывать и ждать, когда добрый батюшка-царь им все подарит. Я считаю - и это моя личная боль - что нашей стране понадобиться еще много времени, чтобы избавиться от раба, сидящего в каждом из нас.

Елена Балаян "Саратовская панорама" N 5 (232) 21-27 января 2004